– Но это навет, – тотчас заметил домовой. – Сплю тихо!

Храпуня заметил не успевшую скрыться в бороде кузнеца улыбку и добавил немного менее уверенно:

– Уж сам-то ты точно шумишь во сне больше!

– Не серчай, Хозяин, – попросил кузнец. – Лучше помоги гостю. Беда у него.

– Плохо, когда беда. Но чем же я смогу помочь? Силы за стенами дома у меня нет.

– Помочь и словом можно. Скажи нам, кто может излечить княжича, кого просить?

– Княжич здоров.

– Я точно знаю, что теряю силы и умру не позже чем через год, – сказал Владимир.

– Тем не менее повторяю: ты здоров, княжич! Твоя смерть – не в болезни, а в волшебстве.

– И… что же мне делать?

– Снимать порчу, разумеется!

– Сможешь? – повернулся к кузнецу княжич.

Кий покачал головой:

– Не зная, кто наложил порчу, ее не снимешь.

– Брехня! – презрительно заявил домовой. – Что такое порча, как не сеть враждебных заговоров? А кто у нас лучше всех разбирается в плетении кружев?

– Кто?

– Кикимора, конечно, вот кто!

Домовой аж зашелся от возмущения, пораженный неосведомленностью своих собеседников.

– Сможешь посоветовать, где ее разыскать и как договориться?

– Кикимора с человеком говорить не будет, – домовой говорил уверенно и для вящей убедительности шлепал ладошкой по медвежьему лбу. – А уж мужчин просто на дух не переносит, один вред от нее!

– Как же быть? – поинтересовался кузнец.

– Как? Смириться.

Владимир отрицательно покачал головой.

– Не нравится? Тогда кланяться мне, авось помогу.

Повинуясь взгляду Кия, княжич склонился в поклоне перед домовым:

– Помоги, дедушка, не оставь милостями!

Я смешон, подумал княжич. Но лучше быть смешным и живым, чем гордым и мертвым. Что там было у Екклесиаста про собаку и льва?.. Хотя отец предпочел бы остаться мертвым львом…

Домовой, купавшийся в оказываемом ему почтении, рассказывал:

– Есть тут одна кикимора. Я ей прялку на днях чинил, так она чуть не в ногах у меня валялась, все благодарила. Обещалась все исполнить, что не захочу. Замуж шла! – гордо закончил Храпуня, рассчитывая на новый всплеск восхищения его талантами.

Владимир и Кий вежливо заахали, выражая удивление поразительно высокой оценкой способностей домового. Храпуня съехал вниз с медвежьей головы, как со снежной горки, и забегал по углам кузницы, что-то выискивая.

– Слышь, кузнец, – сказал домовой. – Куда метлу подевал, нигде найти не могу?!

– Тут только веник, вон там, у двери, – указал Кий.

– Веник – это еще лучше! – обрадовался домовой, хватая его.

Владимир Ярославич с удивлением смотрел за действиями Храпуни. Домовой оказался удивительно сильным. Веник был раза в три больше Храпуни, и тот полностью скрылся за растрепанными прутьями, но тем не менее домовой с легкостью потянул огромное для него сооружение за дверь.

– Ждите, – приказал домовой. – Я постараюсь скоро быть.

В кузницу проник через дверь холодный ветер с улицы, и домовой убежал.

Кузнец, прислушиваясь к ясно различимому топоту за стеной, предположил, что Храпуня отправился на один из соседних дворов. Видимо, кикимора жила неподалеку и была близкой знакомой домового.

– С трудом верится в происходящее, – признался княжич. – Словно не со мной. Мне помогает домовой, и это не сказка!

– Между сказкой и сказом разница в две буквы, – заметил кузнец. – Отчего же мы должны отрицать правдивость всего, о чем там говорится?

– И все равно – странно, – сказал Владимир.

И снова холод осторожно ощупал внутренности кузницы. У входа, подгоняемая словно ожившим веником, стояла странная особа, похожая одновременно на карлицу и лисицу. Ее вытянутая мордочка недовольно щерилась при каждом ударе веником пониже спины, но кикимора молчала, не споря с таким необычным способом приглашения в гости.

В кузнице кикимора обрела способность говорить.

– Мужчины! – брезгливо сказала она. – Мерзость!

– Поговори у меня! – строго сказал Храпуня. – Не за тем сюда вел, чтобы людей обижать. Взгляни-ка лучше на того, молодого. Не чувствуешь ли где печати заговора?

– Какая печать, милый, – залебезила кикимора, сахарно улыбаясь грозно хмурящемуся домовому. – И не печать вовсе, так, узелочек!

– Какой узелочек? – насторожился княжич.

– Не открывайте, пожалуйста, больше рта, – попросила кикимора. – От вас все-таки ужасно пахнет самцом. А узелочек славненький, на макушечке…

Владимир потянулся рукой к голове, но кикимора остановила его, сказав:

– И не пытайся, дядечка, не найдешь нипочем! Два волосика перепутано, да так, что рукой не отыскать, гребнем не расчесать! Пальцами так не сделать, только словом злым да крепким.

– Распутать берешься? – спросил домовой.

– Для тебя, красавец, я и не то берусь сделать, – интимно растянулась в улыбке лисья мордочка кикиморы.

Ростом кикимора была еще меньше домового, но в силе ему не уступала, в чем пришлось убедиться княжичу и кузнецу. Шурша вышитым сарафаном, карлица подошла к оставленным у стены кузницы большим щипцам, покрытым окалиной. Словно пушинку, она подняла их над собой и поднесла к Владимиру.

– Не сочти за труд, княжич, встань передо мной на колени, – сказала кикимора. – И голову склони, а то не достаю.

Владимир пожал плечами, весело переглянулся с кузнецом и сделал так, как его просили.

– Покоряюсь, красавица!

– Ну не открывай же рта! – попросила кикимора, все же явно польщенная комплиментом.

Храпуня чихнул, с трудом сдерживая смех.

Кикимора осторожно опустила кузнечные щипцы к склоненной макушке княжича, приговаривая при этом:

– Давным-давно бог Сварог сбросил вниз щипцы, считая это самым важным даром людям. Нет ничего дороже для живущих на земле, ведь ими мы можем взять то, что недоступно рукам. Узелочек твой брать нельзя, в нем смерть спит, как бы не проснулась раньше срока. И не брать нельзя, помрешь скоро. Вот щипчики и помогут, им не страшно, они не живые!

Княжич почувствовал легкий рывок, и кикимора с торжеством показала сомкнутые челюсти клещей. Тонкие человеческие волоски, зажатые ими, было невозможно различить, но Владимир верил, что кикимора не ошиблась и вырвала нужное.

Знамение, что у кикиморы получилось, последовало мгновенно. С глухим звуком на земляной пол упало клепаное крепление щипцов, и в руках кикиморы оказались две разомкнутые части кузнечного инструмента. Изогнутые железные прутья изогнулись, словно речные волны, и рассыпались облаком бурой ржавчины.

– Нешто железо – и то живое? – озадаченно спросила кикимора.

Княжич Владимир Ярославич проживет еще долгую жизнь, в которой будет и заточение в неприступную башню, и вожделенное галицкое княжение. И до самой смерти он мучился вопросом, кто же наложил на него смертное заклятие, и не нашел ответа.

Кикимора сжалилась над княжичем и не просветила его, что лишить такое заклятие силы нельзя, можно только обратить его в другую сторону, на того, кто его наложил.

С начала весны 1185 года занедужил отчего-то галицкий князь Ярослав Осмомысл, и меньше чем через два года он угас. Перед смертью князь созвал бояр и потребовал, чтобы наследником Галича признали Олега, сына Осмомысла от простолюдинки Настасьи. Бояре склонились в покорном поклоне, но не успело остыть тело князя Ярослава, как были посланы гонцы за княжичем Владимиром.

Стал ли он невольным отцеубийцей?

Или орудием провидения, нетерпимого к тем, кто в ненависти своей способен был приговорить к смерти одного из своих детей ради возможного счастья другого?

В то самое время, когда княжич Владимир рассказывал путивльскому кузнецу о близкой своей смерти, похожие мысли посещали в Киеве стоявшего со склоненной головой перед тремя разгневанными князьями боярина Ольстина Олексича.

Уже знакомая нам великокняжеская гридница была переполнена такой злобой, что черниговский ковуй опасался раствориться в ней без остатка.