Муки его наконец прервал милосердный удар мясницкого ножа, принесенного на всякий случай хозяином постоялого двора.

Печеное человечье мясо режется, как свинина. Об этом рассказал хозяин своим домочадцам, размазывая по широкому бородатому лицу слезы подступившей истерики.

На венчальном пиру, где давно перемешались русские и половцы, один из гостей почувствовал опасность и печаль.

Кумыс, щедро налитый в глиняную чашу, вдруг стал отдавать кровью. Полная луна, отражаясь в воде безымянной степной речки, подернулась багрянцем, а затем обернулась раздутым телом утопленника, ощипанным рачьими клешнями.

Миронег, последний из волхвов-хранильников, чувствовал беду.

Такой страшный дар оставил ему когда-то старый учитель на далеком Севере.

Ему осталось ждать самую малость.

Но этого времени могло хватить, чтобы ответить на один вопрос.

Кто он?

Идол, принимавший кровавые жертвы на алтаре в центре Тмутараканского святилища, забыл собственное имя.

А возможно, и не забыл.

У имени своя магия. Знающий, как тебя называть, сильнее тебя.

Идол постарался забыть свое имя, и это было разумно. Как, по его мнению, и все, что он делал.

И все же, кто он?

Бог?

Или – боги?

Странные мысли лезут в голову каменным изваяниям…

4. Река Сюурлий – река Каяла

11–12 мая 1185 года

Музыка.

Звонкие и четкие приказы барабанов и бубнов, ведущих ритм. Соревновательный перезвон гуслей и домр, как колокольное многоголосье перед заутреней. Заунывье рогов и сопелей, расчетливым диссонансом вплетающееся в общий веселый шум, отдавало дань многотысячелетнему человеческому самоедству, стремлению в разгар разгульного празднества сказать либо сделать противоположное происходящему. Житель фараонова Египта, с трудом продирающий глаза после чудовищного смешения ячменного пива с молодым вином, по вкусу не отличающимся от уксуса, тыкался покрасневшим от пьянства носом в старательно исполненное изображение мумии, подсунутое бездушным рабом. Римский сенатор на своей вилле разворачивал папирус с изящными виршами Катулла, придерживая при этом серебряный кубок с пляшущими по нему скелетами. Memento mori. Помни о смерти. Отличайся от зверя, которому такие мысли недоступны. Слушай печальную музыку, когда тебе хорошо, и на контрасте еще полнее познаешь свое счастье.

Песня.

Сначала запевала. Самый голосистый или, возможно, просто самый смелый, которому и море по колено, особенно когда вода теплая. Да, голоса от природы нет, но главное – начать, бухнуться в обжигающий холод и стерпеть первые мгновения, когда тело протестует, а душу выворачивает наизнанку, а дальше помогут, поддержат, подхватят, и вот уже над безоблачным небом, накрывшим самобраной скатертью степной стол, летит слаженная песня, щедрая настолько, что и безголосому найдется свое местечко.

Танец.

Скоморошья чехарда, мельтешение рук и ног, красные лица с широко распахнутыми в песне ртами. Но – одновременно – незыблемый ритуал, где каждое движение предрешено и неизбежно, каждый жест значим и читаем, каждый танцор, как бы он ни был пьян, знает свое место и роль.

Таков свадебный пир в Степи. Так, мудро и безоглядно, веселились наши предки в XII веке. И кто сказал, что мы первые, испытавшие счастье на этом свете?

Владимир Путивльский со своей нареченной, дочерью Кончака Гурандухт, сидел на высоком рулоне белого войлока в основании длинного ряда ковров, уставленных едой и питьем, угощением, щедро предложенным вперемежку сидевшим русским дружинникам и половецким воинам. Разгоряченные недавно закончившейся схваткой, русские и половцы, не забывая подливать в вечно пустеющие кубки и чаши хмельные напитки, обсуждали подробности, со знанием дела смакуя особо удачные маневры и удары. О женихе вспоминали, когда заходила речь о его поединке с Овлуром, но такая забывчивость с лихвой компенсировалась высокой оценкой боя. Нет высшей похвалы для воина, чем от товарища по оружию.

Молодой жених, облаченный в парадный доспех, был схож с Георгием Победоносцем на иконе византийского письма, такой же стройный, с еле пробивающейся бородкой, золотистой, в цвет княжеского шлема и пластин, приклепанных на груди кожаной безрукавки. Его руки с тонкими пальцами, на которых еще не загрубела кожа, пока еще равно были привычны к рукояти меча и пергамену книг, но еще совсем не знали женского тела. В волнении от неведения они иногда мелко подрагивали, и юный жених старался тогда спрятать свои ладони от излишне пристальных взглядов родственников и гостей.

Сидевший по левую руку от жениха князь Всеволод Святославич, грозный Буй-Тур, косился пьяным птичьим глазом на племянника и похмыкивал с явным одобрением, пряча усмешку за вислыми усами и поднесенным к губам кубком. Курские кмети, следившие за своим господином с не меньшей любовью, чем жених за невестой, тотчас начинали горланить очередную величальную молодым, и пропорционально количеству выпитого пожелания становились все менее двусмысленными, окрашивая щеки Гурандухт румянцем.

Дочь Кончака была воистину прекрасна. Как описать красоту восточной женщины, кровь и плоть которой впитали лучшее от всех древних народов, переплавив в горниле чувственности разрозненные частицы прекрасного в цельный шедевр? Сравниться с женщиной Востока может лишь восточная поэзия, жаркая, как песок пустыни, и терпкая, как рассыпавшийся по ветру мешок пряностей.

Омар ибн Аби Рабиа написал эти строки в Мекке за полтысячелетия до брачного пира путивльского князя, еще раз доказав скептикам, что настоящим поэтам Всевышний дарует способность провидеть будущее. Или писать так, что свежесть слов не потускнеет, подобно золоту, в веках – как знать… Осмелюсь ли истолковать Божественную волю?..

Гурандухт была уверена, что отец не оскорбит ее выбором жениха, и не испытывала сомнений, соглашаясь на династический брак с русским князем. Она готовилась к тому, чтобы стать своему нареченному примерной женой, но любви в ее сердце до этого вечера не было, только – долг. Но даже дочь великого хана ждет в мечтах своего принца, и Гурандухт повезло – она его встретила наяву. Князь путивльский стал лучшим в битве, он был силен, ловок, проворен, он был умен, что доказал на речной переправе, сумев опрокинуть половецкий заслон из заранее проигранной позиции. И он был красив. А еще – похож на Кончака, такой же светловолосый и голубоглазый. Такой же… надежный, Гурандухт заранее уверила себя в этом.

Теперь, на пиру, юная ханская дочь, сидевшая по правую руку от жениха, неотрывно смотрела на него, укрывшись занавесом длинных ресниц, не замечая, как переглядываются между собой отец и дядя нареченного, Игорь Святославич и Буй-Тур Всеволод.

К счастью, Гурандухт ни разу не поймала взгляд еще одного старого знакомого, нежданная встреча с которым и предопределила, возможно, ее судьбу. Лекарь и хранильник Миронег держался подальше от молодых, присоседившись к курским кметям, с которыми успел перезнакомиться в вятичских лесах. Выбрав себе место с внешнего края расстеленных по земле ковров, заменявших и скатерти, и столы, он исправно опорожнял наполненные вином чаши, улыбался, когда это было нужно, подхватывал песню не хуже прочих, но глаза прятал.

В глазах Миронега притаилась смерть. Гибель этих людей, так беспечно пирующих, не зная своей скорой участи.

А Миронег – знал. Его, последнего хранильника на Руси, посещали боги и сверхъестественные существа и делились сокровенным.