– Говори, что тебе надо, богиня.
При всем желании Хозяйка так и не смогла почувствовать в душе Миронега хоть что-то напоминающее покорность.
– Ты или очень глуп, хранильник, или же гордыня затмила твой рассудок, – неуверенно сказала Фрейя.
– Надеюсь, что это не так, богиня, – возразил Миронег. – Ты же сама сказала, что я – мужчина. Нам свойственно чувство обладания, и покорившаяся женщина воспринимается как неотъемлемая от нас часть. Как рука, скажем, или то непонятное, что зовется душой… Можно ли подчиниться части самого себя? Должен ли человек слушаться приказов ноги или уха?.. Ты добровольно пришла, богиня, пожелав разделить со мной это необычное ложе. Теперь ты – часть меня. Я волен выслушать тебя. Выслушать, не подчиняясь.
– Почему Дий не утопил всех софистов в выгребной яме? – спросила непонятно для Миронега богиня.
Затем помолчала, видимо собираясь с силами и утихомиривая гнев, и произнесла:
– Мученик передумал, хранильник. Тебе нечего делать в Тмутаракани. Возвращайся назад, и тогда в моей власти будет дать тебе забвение. Случившееся с тобой забудется, как плохой сон, сгинет, рассеется пылью. Как череп, скажем…
Череп легонько покачивался на небольшом ветру, тянувшем со стороны реки. При очередном порыве, сил которого хватило только на то, чтобы пригладить складки на расстеленном плаще Миронега, мертвая голова рассыпалась серым облаком и растаяла, словно и не существовала вовсе. Может ли богиня продолжить разговор без посредничества мертвой головы? Чтобы узнать это, надо о чем-нибудь спросить ее.
– Позволь спросить, что же повлияло на Мученика? Неужели жалость к простому смертному, взвалившему на себя непосильную задачу?
– Беру назад предположения о твоей глупости, хранильник. – Оказывается, диалог был возможен. Зачем же тогда, объясните, пожалуйста, все эти сложности с черепом? – Но мудрость, обретенная Мучеником, неизмеримо богаче, и открылось ему, что негоже просить человека казнить бога. Это не возвысит смертных, но унизит небожителей. Мы сами решим, что надлежит сделать с тмутараканским злом. Сами, без тебя или иного… человека.
– Людям уже приходилось убивать богов, припомни хотя бы судьбу Христа. Что же так напугало Мученика? Может, то, что он оказался беспомощнее людей, которые для него что прах под ногами? Или же страшно стало, что богоборчество станет привычным и когда-нибудь мы доберемся и до вас?
– Бога должен убить равный. И врага требуется уважать; представь позор князя, не погибшего в честном бою, а удавленного собственными холопами в опочивальне.
– Или затравленного охотничьими псами…
– Все же ты не глуп. Отбрось обиды, хранильник, и оставь в покое тмутараканское зло! Живи в мире – не это ли мечта любого из вас?
– Каждый сам создает свой мир и хранит его как может. Беда твоя, богиня, в том, что из-за разделяющей нас пропасти происхождения, а возможно, и от гордыни тебе не дано понять, что свобода выбора, которой вы, боги, так гордитесь, присуща и людям. Да, для многих выбор сводится к определению, стать ли рабом или слугой. Но мне не хочется быть ничьим холопом! Я – царь, и я – раб! И как господин своей судьбы, говорю тебе: я сам сделаю выбор, что и когда мне делать. Я приду в Тмутаракань. Не по приказу приду, по собственной воле. И сам решу, что предпринять.
– Конечно, – ласково прошелестела богиня, – конечно…
И, тотчас сменив ласку на лед, добавила:
– Героем стать захотелось? Чтобы вечерами при свете лучин и свеч рассказывали о твоих подвигах, привирая и преувеличивая для красного словца? Кем ты себя возомнил?! Аяксом, целящимся в богиню? Или Иаковом, сражающимся со своим Богом? А знаешь ли ты, сколько могил приходится на одну легенду? Сколько богоборцев бесславно сгинули, забытые даже не потомками – современниками? Ступай в Тмутаракань, хранильник! Ступай, повесели нас! Так мало хороших скоморохов… Ты все же глупец, хранильник… Ох, глупец…
– Ты же – настоящая женщина, богиня, – добродушно ответил Миронег. – Только женщина способна так часто и, главное, убежденно, менять свое мнение о человеке. Об одном лишь попрошу на прощание – не отбирай памяти о происшедшем сегодня.
Миронег почувствовал смешок Хозяйки, смешок довольный и, кажется, озорной.
– Прощай, хранильник! Без черепа я не смогу разыскать тебя, и больше поговорить не получится. Ты расстроен?
– Ты же читаешь не только мои мысли, но и чувства, богиня!
Последовал смешок, и тотчас лекарь вернулся в реальность, где царили посвист ветра и запах конского навоза, шелест ткани и хруст сухого прошлогоднего ковыля. Покачав головой, Миронег поднялся на ноги, встряхнул плащ, едва не потеряв при этом застежку-фибулу. Перекинув плащ через седло, хранильник вернулся за кожаной сумой, мирно гревшейся на солнышке. Сума отправилась на привычное место, за спину Миронега, и скоро лекарь почувствовал ритмичные удары в область поясницы.
И не открывая сумы, Миронег был уверен в причине стука.
Наверняка это вернулся череп.
Боги любопытны и говорливы. В конце концов, создала-то их наша, человеческая фантазия.
По нашему образу и подобию.
Но добраться до русского лагеря Миронегу оказалось не так просто.
Путь назад лежал между двух старых осыпавшихся курганов, расползшихся на припойменной равнине подобно старушечьим грудям. Глинистые почвы не привлекли ни степное разнотравье, ни лесной кустарник, и курганы стояли голые, если не считать редкой поросли вездесущих колючек.
Миронег уверенно направил коня в ложбину между курганами. Так дорога становилась ощутимо короче, да и половецкой засады не стоило опасаться, обзор с седла был достаточен, чтобы отбросить беспокойство.
Ловушка захлопнулась именно там, в ложбине.
Сеть, высокая и прочная, чтобы не выпустить всадника, в мгновение ока натянулась перед Миронегом. Рванув поводья, лекарь развернул коня, но лишь для того, чтобы убедиться, что такая же сеть расставлена и с другой стороны ложбины. Откосы курганов, хотя и осевшие за прошедшие века, оставались слишком круты для лошади, так что и вбок было не уйти.
Миронег выхватил меч из ножен и быстро огляделся в поисках противника. Странно, но враги прятались, не желая попадаться на глаза.
Впрочем, не все.
Полускрытый тенью от кургана, на пути Миронега стоял одинокий воин, в богатых доспехах, но отчего-то пеший. У воина был длинный широкий меч, остававшийся, правда, в ножнах, так как использовался не как оружие, но вместо посоха. Воин уставил его бронзовым навершием в землю, устало опираясь ладонями на перекрестие рукояти.
– Вот и довелось встретиться вновь, хранильник, – заметил воин и вышел из тени, подставив лицо полуденному солнцу.
– Здрав будь, князь Черный, – произнес Миронег обычное придворное приветствие, только потом подумав, как нелепо оно звучит по отношению к человеку, умершему много веков назад.
– Благодарю, хотя пожелание несколько запоздало.
В голосе князя звучала насмешка, но бледное лицо оставалось серьезным и неподвижным. Как и полагается лицу покойника, собственно говоря. Князь, изящно отставив одной рукой меч в сторону, провел ладонью другой перед собой и произнес:
– Прекрасное место для беседы, не правда ли?
Миронег, багровея от еще одной допущенной неловкости, быстро соскочил с коня. Только равный может говорить с князем, оставаясь в седле, да и то рыцарский обычай требовал спешиться. Извинить Миронега могла только странная встреча с богиней, но оправдываться – удел детей и женщин. Мужчина должен быть готов к воздаянию за любой свой поступок и не роптать на цену.
– Моя вина, князь, – поклонился Миронег, спрыгнув на землю. – Не суди строго.
– Живых пусть судят живые, – заметил князь Черный. – Мы же просто поговорим.
Время мертвых – ночь, и несколько лет назад, в стольном Чернигове, спящие в курганах позвали Миронега не когда-то, а в полнолуние. И князь Черный предстал тогда иным, получеловеком-полуптицей, овеществленным добрым духом. Но даже лунный свет беспокоил пришельца из мира мертвых; теперь же солнечные лучи, казалось, дают князю Черному только наслаждение.