– Ваш князь, – сказал хан Кончак подбежавшим переяславским боярам, – кровью смыл оскорбление, нанесенное моему побратиму, князю Игорю Святославичу. Однако, – Кончак продолжал говорить, садясь на запасного коня, подведенного подоспевшими солтанами, – он смог оскорбить и мою честь… Так нельзя. Это достойно наказания!

Кончак отвернул коня и, сопровождаемый свитой из солтанов и оруженосцев, направился по направлению к лагерю. Ему сопутствовал торжествующий перестук шаманских бубнов, заглушивший песнопения христианских священников.

Сопровождали его и угрюмые взгляды переяславцев. Ясно было, что половцы уйдут, Кончак слишком разумен, чтобы пытаться взять штурмом укрепленный большой город, не подтянув осадные машины. Но никто не сомневался, что после предательского удара, нанесенного князем Владимиром, княжество поплатится сторицей, и где половцы нанесут удар, знали, видимо, только их духи.

О поражении и тяжких ранах Владимира Глебовича князья Святослав и Рюрик узнали на днепровской переправе. Гонец, выпрыгнувший из лодки перевозчика, был запылен и печален. Принявший от него грамоту князь Рюрик читал молча, ожесточенно догрызая ноготь на среднем пальце левой руки. Прочитав, так же молча протянул грамоту Святославу.

Престарелый князь не получил известий, каких не смог бы предсказать заранее. Не в меру горячий и упрямый переяславский князь – а каким же еще быть Мономашичу?! – трижды нарвался на копье Кончака и, пусть еще и живой, уже мог заказывать по себе поминальные службы, коли это церковь не посчитает кощунством. И то, что половцы после поединка отойдут от Переяслава, тоже было понятно. Знал Святослав и возможные пути отхода половцев в степь, надеялся их перехватить, если бы не князь Владимир…

Грех, Господи, но Святослав не отказался бы еще раз ударить копьем беспокойного переяславца. Подтолкнуть Кончака к мести, как будто на Руси мало было собственных тягот, – да, это надо было постараться!

Но самым плохим было иное. Кто, кроме Кончака, мог теперь сказать, куда путь держат половцы? Ты, Господи, знаешь все… Знаешь, но остаешься в своем всеведении молчаливым и таинственным. Оно и правильно, кто же откровенен с рабами и слугами, но обидно все же…

– Опоздали мы с переправой, брат, – сказал Святослав.

– Опоздали, – откликнулся Рюрик.

Но не только богам и духам известно будущее. Знал его и высокий тощий араб с безумными глазами, ехавший в окутанном пылью обозе Кончака. В своем видении, там, под стенами Путивля, он ясно расслышал название города, где непостижимым образом оказалась потерянная страница «Некрономикона».

Римов.

Город на берегу реки Сулы. Один из многих пограничных форпостов Киевского княжества, обзаведшийся за века своей истории торжищем и посадом. Где-то в его бревенчатых стенах лежал пожелтевший лист пергамена, и Аль-Хазред знал, что найдет его. Как – неизвестно, но найдет. Господин безумного араба, Неведомый бог, поможет и направит ноги своего раба в нужном направлении.

Остался пустяк, получить возможность для поисков, чтобы хозяева не возмущались по поводу бесцеремонного перетряхивания сундуков в подклетях. И поход Кончака, жаждавшего отмстить переяславскому князю за неразумный выпад копьем, был лучшим, что мог пожелать Абдул Аль-Хазред. Взятый на копье город оставался в распоряжении войска победителей не меньше чем на день, а безумный араб рассчитывал успеть до заката. И темные восточные глаза зловеще вспыхивали, подпитываясь мрачным нетерпением хозяина.

Посад Римова был обнесен невысокой, расползшейся от времени насыпью с редкими гнилыми кольями поверх нее. Ров перед насыпью, когда-то заполненный водой и непроходимый для конницы, высох по случаю летней жары, а ил потрескался и затвердел, превратившись из препятствия в удобную для степняков дорогу.

Кончак решил не медлить и нанес удар с ходу, пустив вперед легковооруженных лучников с зажигательными стрелами-шерширами. Вспыхивающая от пламени факелов пакля, закрепленная у наконечников шерширов, еще сильнее разгоралась в полете, и огонь сметливо и жадно перекидывался на городские стены, как только стрела находила цель. Огонь разумен – что больше и питательнее, жалкий прутик древка стрелы или добротное, просушенное за много лет бревно крепостного наката либо плашка крыши забрала стены?

Но, к недоумению половцев, жители Римова не собирались сдаваться на милость незваных гостей. Так бывает, что слабый и щуплый выходит в бой против могучего великана, чтобы победить и бросить под ноги передового отряда вражеского войска окровавленную голову еще недавно столь грозного соперника. Редко, конечно, бывает. Чаще случается закономерное и ожидаемое – смерть хилого наглеца под дружный гогот не только чужих, но и своих.

Но жизнь наша не что иное, как набор случайностей и нарушений канонов, не так ли, читатель? Если нет, то прости, не смею навязываться в твою компанию, где, наверное, одни везунчики да победители, не такие, как я, грешный.

Через провалы, которыми ощерился редкий частокол, – странное сочетание, но верное, что ж поделать! – по куманам Кончака прыснули стрелы. Римовские лучники били экономно, но тщательно, ссаживая с седел зазевавшихся и потерявших осторожность степняков. На погибших падали зажженные, но так и не выпущенные стрелы, и скоро из высохшего рва потянуло сладким смрадом подгорелого мяса.

– Назад! – закричал кто-то из солтанов, упредив хана.

И половцы, недовольно и рассерженно воя, повернули коней прочь от маленького, но злого города.

– Как назад? – растерялся Абдул Аль-Хазред.

Это противоречило его желаниям и, что куда хуже, – это шло вразрез с приказами его господина. А Старый Бог был хозяином требовательным и беспощадным.

Назвался слугой – выслуживайся, рабом – так работай.

И Аль-Хазред разомкнул узкие губы.

– Йяа Азатот! Тханг ффранг! Шлаамн Хастур инн-раав!

Слова всеми забытого языка лились легко, как впитанные с молоком матери. Отвердевая, они сплетались с ветром и водой, травой и ветвями деревьев. С ними оживали древние боги, и слово становилось богом, а бог напитывался энергией слова.

– Обходи посад! – крикнул Кончак, для наглядности махнув в нужную сторону рукой. – К надвратной башне! У них не может быть много лучников, там безопаснее!

Надвратная башня Римова была низкой и потемневшей от времени и непогоды. Покосившиеся ворота, разумеется, оказались заперты, но видно было, что они готовы раствориться от первого же доброго удара, и не тарана даже – ноги. Городницы – деревянные срубы, заполненные землей, которые простецкие жители Римова искренне считали городскими стенами, проросли во многих местах травой, об обмазке бревен известью либо глиной и речи не было. Огню с половецких шерширов было где разгуляться.

Удары наконечников стрел о дерево зачастили, как шаманская колотушка по бубну. Пламя занялось у ворот сразу в нескольких местах, и редкие защитники города не могли залить пожар, страдая от вонючего чада и в не меньшей степени от прицельной стрельбы куманов.

– К воротам! – прогремел голос Кончака.

И сам хан, подавая пример, спешился и побежал к надвратной башне, размахивая палицей. За ним хлынули солтаны и простые воины, кто с булавой, кто с боевым топором, а кто и просто с саблей, совершенно бессмысленной в схватке с деревом. Оставшиеся в седлах участили стрельбу, не столько целясь, сколько заливая защитников города потоком стрел.

Но город пал раньше, чем его ворота.

У городницы по правую сторону от башни на миг сгустился воздух, полыхнул алым, словно в кузнечной кринице, и тяжестью стального молота обрушился на покосившиеся срубы. Бревна, не выдержав удара, раскололись с визгливым хрустом, разметав во все стороны острые обломки и покалеченных защитников. Земля изнутри стен на миг взметнулась кверху грязным персидским ковром, чтобы рухнуть вниз и засыпать жертв катастрофы тонким слоем, явно недостаточным для погребения.