Китаец поднялся с корточек, приоткрыл дверь и крикнул в коридор:

– Харя, Чукча, подойдите сюда!

Вошли двое похитивших Илью молодцов.

– Вот вам клиент, поможете ему вспомнить. Память у него никудышная. Ночь я ему дал. Что у него спрашивать – знаете. Но учти, Чукча! – Он приблизился к широкоплечему насупленному парню. – Умрет до тысячного куска… Я тебя на паштет пущу. Понял?!

– Чукча шибко умный, – закивал тот головой, как настоящий чукча. – Чукча будет стараться, однако.

В нем тоже не было ничего иностранного – обычная славянская наружность. Хотя не совсем обычная: у Чукчи было лицо выродка с провалившейся переносицей, узким насупленным лбом, жесткими впалыми глазами. Особенно омерзительно лицо это выглядело в профиль.

– Ну послушай, – повернулся Китаец к Илье. – Ты думаешь, сейчас хорошо быть композитором, философом, писателем?.. Ты думаешь, на них сейчас мода – на интеллигентных мыслителей? Нет, вот на кого мода. Подойди сюда, Харя, – приказал он жирному.

Тот подошел.

– Уу?

Китаец обнял его за плечи.

– Вот на кого мода, вот кого любят девушки. Модники стригутся под бандитов. Знакомством с бандитами гордятся. Пожимая руку насильнику, убийце и садисту, молодые парни оказываются на вершине блаженства. Вот эта заплывшая жиром физиономия с характерно узким лбом, за толстой кожей которого идут никому не известные, но очень примитивные процессы (их даже не назовешь мыслительными), является предметом зависти. Ведь лучшая похвала молодому человеку: ты похож на бандита! И это звучит гордо. Девушки мечтают найти себе бандита, чтобы сделаться его содержанкой, или о сверхзаработках гордой, раскованной и свободной проститутки. В то время, когда несчастные сверстники Харика трудятся, чтобы заработать на свою убогую жизнь, он у меня получает кучу долларов ни за что. За плевую работу, которую работой-то даже не назовешь. Все. Пошел, – оттолкнул он Харика. – Так что выбирай: прекрасную жизнь с деньгами, девочками и легонькую работенку или… – Китаец недвусмысленно обвел глазами стены с картинами истязаний. – Тебе решать, как говорится: живому – именины, мертвому – помины.

– Я готов рассказать вам все, что знаю,-плачущим голосом заговорил Илья. – Но, клянусь, я ничего не помню. Ничего!

– Я, сынок, поставил тебе свои условия. Большего для тебя я сделать не могу. Большего для тебя никто сделать не может. Вот меньше – может Чукча. Он у меня человек пытливый. Правда, Чукча?

– Чукча все может, хозяин. Нога, рука резать будет, глаза вырывать. Как прикажешь, хозяин.

– Нет, завтра тебе дантистом побыть придется. С этого и начнем. – Китаец зловеще улыбнулся Илье. Илью снова бросило в пот от этих слов и улыбки. – Ну а не вспомнит, тогда на тысячу кусочков разложим на газетке, как в древнем Китае. И останется один скелет, но еще живой. Все, – бросил он Чукче с Харей.-Я – в Озерки. Позвоню. – Он остановился в дверях и, сжав зубы, погрозил пальцем Чукче: – Но если он, Чукча, твою мать, умрет!!

И вышел. Оба типа пошли провожать хозяина.

– Какой странный человек, – прошептал Илья сухими растрескавшимися губами.

Своими безобидными, похожими на лекцию рассказами Китаец довел Илью до полного изнеможения и внутренней опустошенности. Возможно, окажись Илья в центральном лектории Новгорода в толпе любознательных слушателей, все эти исторические экскурсы в прошлое были бы ему любопытны. Но в зубоврачебном кресле, окруженному картинами пыток и садистами, ему было нестерпимо страшно.

Слева от его кресла было окно, в него смотрело небо. Как Илье хотелось улететь за тысячи километров отсюда, кувыркаясь в этом светлом небе, подставляя лицо порывам ветерка, падая к земле и взлетая и снова падая!..

Он опустил глаза…

– Господи!

Взгляд натолкнулся на рассверленные, а после удаленные зубы. Они лежали в сгустках темной крови. Илья отвернулся к двери, чтобы не видеть…

Вошел Чукча, сел на диван.

– Вспоминать будешь, – сказал он бесстрастно-утвердительно и улыбнулся криво. – Ты молодой, здоровый, однако. По полная программа пойдешь. – Чукча все так же продолжал коверкать слова. – Моя мучить тебя будет. Мне премия за тебя дадут, Чукча осень-осень деньги любит.

Илье вдруг сделалось смешно, нестерпимо смешно, глядя на этого узколобого насупленного парня, называющего себя Чукчей. Илья запрокинул назад голову и захохотал взахлеб. Понимая, что это истерика, но не имея возможности преодолеть вырывающийся из самых глубин хохот, он не мог победить его, как бывает невозможно победить внезапно напавшую икоту.

Чукча встал, подошел деловито к хохочущему Илье и несколько раз наотмашь сильно ударил по щекам. Илья тут же пришел в себя, смех прекратился. Он с благодарностью посмотрел на парня, еще машинально прихохатывая, но без прежней увлеченности.

Чукча вышел, оставив приоткрытой дверь. Навалилась слабость, Илья откинул назад голову и закрыл глаза…

– Бз-з-з… – совсем рядом зажужжала зубоврачебная машинка.

Илья встрепенулся, в ужасе вскрикнул и открыл глаза.

– Ты что, организм, спишь?

Перед ним стояла симпатичная блондинка в черном длинном вечернем платье с высоким разрезом на боку, держа перед своим лицом жалом вверх бормашинку, приводя в движение ее педалью – то включит, то выключит.

– Нет, не сплю, – медленно проговорил Илья, широко открытыми глазами глядя на бормашинку.

Должно быть, он действительно впал в забытье, потому что не слышал, как блондинка вошла в помещение.

– Ты Глюку-то не видел? – спросила женщина, поигрывая блестящим электрическим прибором – то включит, то выключит, то опять включит…

– А?! Глюку? – машинально повторил Илья, не отводя взгляда от страшного предмета. – Видел, она во двор выходила, когда меня привезли.

– А ты симпатичный организм.

Илья оторвал взгляд от машинки в ее руке и посмотрел на женщину. У нее было привлекательное, хотя и злое лицо. Имелось в ее уже немолодой внешности что-то сексуально-притягательное. Илье казалось, что он уже видел ее где-то.

– Ты мне нравишься, – сказала она пришепетывая и улыбнулась.

Но лучше бы ей было этого не делать, потому что Илья увидел у нее во рту всего три зуба, да и те потемнели от болезни, оттого особенно актуально рядом с ее лицом выглядела бормашинка, словно она сейчас саморучно начнет лечить свои больные зубы. Вместо этого блондинка вдруг без разрешения бухнулась на колени к Илье и, противно напевая какую-то незнакомую песенку, бормашинкой стала делать себе маникюр.

Пристегнутый к креслу Илья, не имея возможности стряхнуть женщину, оказался в неприятном и неудобном положении. Но блондинке, по всему видно, было наплевать на его неудобства, она аккуратненько подравнивала свои ноготки, изредка покрикивая на Илью, чтобы он не шевелился, и называла его организмом. Где Илья мог видеть эту неприятную женщину? И какое вообще право она имеет сидеть на его коленях? Взгляд Ильи случайно упал на дверь. Он заметил, что дверь закрыта неплотно, а в щель кто-то смотрит. Из коридора кто-то наблюдал за ними. "А вдруг муж?" – пронеслось в голове.

Блондинка совсем распоясалась: бросив заниматься маникюром, она болтала ногами, вертелась, свободной от машинки рукой ерошила Илье волосы, щипала его за нос и беспрестанно нажимала педаль привода, от чего машинка все время мерзко пищала. Должно быть, разгулявшаяся не на шутку дама не догадывалась, что за ними ведут наблюдение.

Илья демонстративно отвернулся от двери, за которой прятался муж, к окну. Взгляд его упал на стоявший напротив диван, из-под дивана кто-то за ним следил. Этот факт особенно обескуражил Илью, он, в изумлении открыв рот, уставился на диван. Оттуда высовывалось злое, как у блондинки, лицо куклы в красном колпаке; Илья старался разглядеть, кто еще кроме куклы там прячется, и не мог, но все равно вглядывался…

Песенка, беспрестанная возня неугомонной блондинки, писк бормашинки сливаются в единый гул… И тут, к ужасу, Илья замечает, что дама, пользуясь его отвлечением, старается влезть жалом бормашинки ему в рот. Она изгибается своим ловким и сильным телом и уже не игриво ерошит волосы, а хватает их цепкими руками, с силой отворачивает для своего удобства голову клиента, зло оскалив трезубец, пытается изловчиться и вонзить жало в здоровый зуб Ильи…